cohista: стихи

Арсений Александрович Тарковский (годы жизни – 25.06.1907 – 27.05.1989), русский поэт и переводчик с восточных языков, сторонник классического стиля в русской поэзии.





* * *



А все-таки я не истец,

Меня и на земле кормили:

- Налей ему прокисших щец,

Остатки на помойку вылей.



Всему свой срок и свой конец,

А все-таки меня любили:

Одна: - Прощай! - и под венец,

Другая крепко спит в могиле,



А третья у чужих сердец

По малой капле слез и смеха

Берет и складывает эхо,

И я должник, а не истец.









АНЖЕЛО СЕККИ



Здесь, в Риме, после долгого изгнанья,

Седой, полуслепой, полуживой,

Один среди небесного сиянья,

Стоит он с непокрытой головой.



Дыханье Рима - как сухие травы.

Привет тебе, последняя ступень!

Судьба лукава, и цари не правы,

А все-таки настал и этот день.



От мерцовского экваториала

Он старых рук не в силах оторвать;

Урания не станет, как бывало,

В пустынной этой башне пировать.



Глотая горький воздух, гладит Секки

Давным-давно не чищенную медь.

- Прекрасный друг, расстанемся навеки,

Дай мне теперь спокойно умереть.



Он сходит по ступеням обветшалым

К небытию, во прах, на Страшный суд,

И ласточки над экваториалом,

Как вестницы забвения, снуют.



Еще ребенком я оплакал эту

Высокую, мне родственную тень,

Чтоб, вслед за ней пройдя по белу свету,

Благословить последнюю ступень.







БАЛЕТ



Пиликает скрипка, гудит барабан,

И флейта свистит по-эльзасски,

На сцену въезжает картонный рыдван

С раскрашенной куклой из сказки.



Оттуда ее вынимает партнер,

Под ляжку подставив ей руку,

И тащит силком на гостиничный двор

К пиратам на верную муку.



Те точат кинжалы, и крутят усы,

И топают в такт каблуками,

Карманные враз вынимают часы

И дико сверкают белками,-



Мол, резать пора! Но в клубничном трико,

В своем лебедином крахмале,

Над рампою прима взлетает легко,

И что-то вибрирует в зале.



Сценической чуши магический ток

Находит, как свист соловьиный,

И пробует волю твою на зубок

Холодный расчет балерины.



И весь этот пот, этот грим, этот клей,

Смущавшие вкус твой и чувства,

Уже завладели душою твоей.

Так что же такое искусство?



Наверно, будет угадана связь

Меж сценой и Дантовым адом,

Иначе откуда бы площадь взялась

Со всей этой шушерой рядом?







* * *



Был домик в три оконца

В такой окрашен цвет,

Что даже в спектре солнца

Такого цвета нет.



Он был еще спектральней,

Зеленый до того,

Что я в окошко спальни

Молился на него.



Я верил, что из рая,

Как самый лучший сон,

Оттенка не меняя,

Переместился он.



Поныне домик чудный,

Чудесный и чудной,

Зеленый, изумрудный,

Стоит передо мной.



И ставни затворяли,

Но иногда и днем

На чем-то в нем играли,

И что-то пели в нем,



А ночью на крылечке

Прощались и впотьмах

Затепливали свечки

В бумажных фонарях.







ВЕРБЛЮД



На длинных нерусских ногах

Стоит, улыбаясь некстати,

А шерсть у него на боках

Как вата в столетнем халате.



Должно быть, молясь на восток,

Кочевники перемудрили,

В подшерсток втирали песок

И ржавой колючкой кормили.



Горбатую царскую плоть,

Престол нищеты и терпенья,

Нещедрый пустынник-господь

Слепил из отходов творенья.



И в ноздри вложили замок,

А в душу - печаль и величье,

И верно, с тех пор погремок

На шее болтается птичьей.



По Черным и Красным пескам,

По дикому зною бродяжил,

К чужим пристрастился тюкам,

Копейки под старость не нажил.



Привыкла верблюжья душа

К пустыне, тюкам и побоям.

А все-таки жизнь хороша,

И мы в ней чего-нибудь стоим.







ВЕЧЕРНИЙ, СИЗОКРЫЛЫЙ…



Вечерний, сизокрылый,

Благословенный свет!

Я словно из могилы

Смотрю тебе вослед.



Благодарю за каждый

Глоток воды живой,

В часы последней жажды

Подаренный тобой,



За каждое движенье

Твоих прохладных рук,

За то, что утешенья

Не нахожу вокруг,



За то, что ты надежды

Уводишь, уходя,

И ткань твоей одежды

Из ветра и дождя.







* * *



Вот и лето прошло,

Словно и не бывало.

На пригреве тепло.

Только этого мало.



Всё, что сбыться могло,

Мне, как лист пятипалый,

Прямо в руки легло.

Только этого мало.



Понапрасну ни зло,

Ни добро не пропало,

Всё горело светло.

Только этого мало.



Жизнь брала под крыло,

Берегла и спасала.

Мне и вправду везло.

Только этого мало.



Листьев не обожгло,

Веток не обломало…

День промыт, как стекло.

Только этого мало.







ДОМ НАПРОТИВ



Ломали старый деревянный дом.

Уехали жильцы со всем добром -



С диванами, кастрюлями, цветами,

Косыми зеркалами и котами.



Старик взглянул на дом с грузовика,

И время подхватило старика,



И все осталось навсегда как было.

Но обнажились между тем стропила,



Забрезжила в проемах без стекла

Сухая пыль, и выступила мгла.



Остались в доме сны, воспоминанья,

Забытые надежды и желанья.



Сруб разобрали, бревна увезли.

Но ни на шаг от милой им земли



Не отходили призраки былого

И про рябину песню пели снова,



На свадьбах пили белое вино,

Ходили на работу и в кино,



Гробы на полотенцах выносили,

И друг у друга денег в долг просили,



И спали парами в пуховиках,

И первенцев держали на руках,



Пока железная десна машины

Не выгрызла их шелудивой глины,



Пока над ними кран, как буква Г,

Не повернулся на одной ноге.







* * *



Жизнь меня к похоронам

Приучила понемногу.

Соблюдаем, слава богу.

Очередность по годам.



Но ровесница моя,

Спутница моя былая,

Отошла, не соблюдая

Зыбких правил бытия.



Несколько никчемных роз

Я принес на отпеванье,

Ложное воспоминанье

Вместе с розами принес.



Будто мы невесть куда

Едем с нею на трамвае,

И нисходит дождевая

Радуга на провода.



И при желтых фонарях

В семицветном оперенье

Слезы счастья на мгновенье

Загорятся на глазах,



И щека еще влажна,

И рука еще прохладна,

И она еще так жадно

В жизнь и счастье влюблена.



В морге млечный свет лежит

На серебряном глазете,

И, за эту смерть в ответе,

Совесть плачет и дрожит,



Тщетно силясь хоть чуть-чуть

Сдвинуть маску восковую

И огласку роковую

Жгучей, солью захлестнуть.







* * *



Записал я длинный адрес на бумажном лоскутке,

Все никак не мог проститься и листок держал в руке.

Свет растекся по брусчатке. На ресницы и на мех,

И на серые перчатки начал падать мокрый снег.



Шел фонарщик, обернулся, возле нас фонарь зажег,

Засвистел фонарь, запнулся, как пастушеский рожок.

И рассыпался неловкий, бестолковый разговор,

Легче пуха, мельче дроби… Десять лет прошло с тех пор.



Даже адрес потерял я, даже имя позабыл

И потом любил другую, ту, что горше всех любил.

А идешь - и капнет с крыши: дом и ниша у ворот,

Белый шар над круглой нишей, и читаешь: кто живет?



Есть особые ворота и особые дома,

Есть особая примета, точно молодость сама.







ЗВЕЗДНЫЙ КАТАЛОГ



До сих пор мне было невдомек -

Для чего мне звездный каталог?

В каталоге десять миллионов

Номеров небесных телефонов,

Десять миллионов номеров

Телефонов марев и миров,

Полный свод свеченья и мерцанья,

Список абонентов мирозданья.

Я-то знаю, как зовут звезду,

Я и телефон ее найду,

Пережду я очередь земную,

Поверну я азбуку стальную:



- А-13-40-25.

Я не знаю, где тебя искать.



Запоет мембрана телефона:

- Отвечает альфа Ориона.

Я в дороге, я теперь звезда,

Я тебя забыла навсегда.

Я звезда - деницына сестрица,

Я тебе не захочу присниться,

До тебя мне дела больше нет.

Позвони мне через триста лет.







К СТИХАМ



Стихи мои, птенцы, наследники,

Душеприказчики, истцы,

Молчальники и собеседники,

Смиренники и гордецы!



Я сам без роду и без племени

И чудом вырос из-под рук,

Едва меня лопата времени

Швырнула на гончарный круг.



Мне вытянули горло длинное,

И выкруглили душу мне,

И обозначили былинные

Цветы и листья на спине,



И я раздвинул жар березовый,

Как заповедал Даниил,

Благословил закат свой розовый

И как пророк заговорил.



Скупой, охряной, неприкаянной

Я долго был землей, а вы

Упали мне на грудь нечаянно

Из клювов птиц, из глаз травы.







* * *



I



Как сорок лет тому назад,

Сердцебиение при звуке

Шагов, и дом с окошком в сад,

Свеча и близорукий взгляд,

Не требующий ни поруки,

Ни клятвы. В городе звонят.

Светает. Дождь идет, и темный,

Намокший дикий виноград

К стене прижался, как бездомный,

Как сорок лет тому назад.



II



Как сорок лет тому назад,

Я вымок под дождем, я что-то

Забыл, мне что-то говорят,

Я виноват, тебя простят,

И поезд в десять пятьдесят

Выходит из-за поворота.

В одиннадцать конец всему,

Что будет сорок лет в грядущем

Тянуться поездом идущим

И окнами мелькать в дыму,

Всему, что ты без слов сказала,

Когда уже пошел состав.

И чья-то юность, у вокзала

От провожающих отстав,

Домой по лужам как попало

Плетется, прикусив рукав.



III



Хвала измерившим высоты

Небесных звезд и гор земных,

Глазам - за свет и слезы их!



Рукам, уставшим от работы,

За то, что ты, как два крыла,

Руками их не отвела!



Гортани и губам хвала

За то, что трудно мне поется,

Что голос мой и глух и груб,

Когда из глубины колодца

Наружу белый голубь рвется

И разбивает грудь о сруб!



Не белый голубь - только имя,

Живому слуху чуждый лад,

Звучащий крыльями твоими,

Как сорок лет тому назад.







КАКТУС



Далеко, далеко, за полсвета

От родимых долгот и широт,

Допотопное чудище это

У меня на окошке живет.



Что ему до воклюзского лавра

И персидских мучительниц-роз,

Если он под пятой бронтозавра

Ластовидной листвою оброс?



Терпеливый приемыш чужбины,

Доживая стотысячный век,

Гонит он из тугой сердцевины

Восковой криворукий побег.



Жажда жизни кору пробивала,-

Он живет во всю ширь своих плеч

Той же силой, что нам даровала

И в могилах звучащую речь.







* * *



Мне в черный день приснится

Высокая звезда,

Глубокая криница,

Студеная вода

И крестики сирени

В росе у самых глаз.

Но больше нет ступени -

И тени спрячут нас.



И если вышли двое

На волю из тюрьмы,

То это мы с тобою,

Одни на свете мы,

И мы уже не дети,

И разве я не прав,

Когда всего на свете

Светлее твой рукав.



Что с нами ни случится,

В мой самый черный день,

Мне в черный день приснится

Криница и сирень,

И тонкое колечко,

И твой простой наряд,

И на мосту за речкой

Колеса простучат.



На свете все проходит,

И даже эта ночь

Проходит и уводит

Тебя из сада прочь.

И разве в нашей власти

Вернуть свою зарю?

На собственное счастье

Я как слепой смотрю.



Стучат. Кто там?- Мария.-

Отворишь дверь.- Кто там?-

Ответа нет. Живые

Не так приходят к нам,

Их поступь тяжелее,

И руки у живых

Грубее и теплее

Незримых рук твоих.



- Где ты была?- Ответа

Не слышу на вопрос.

Быть может, сон мой - это

Невнятный стук колес

Там, на мосту, за речкой,

Где светится звезда,

И кануло колечко

В криницу навсегда.







* * *



Мы крепко связаны разладом,

Столетья нас не развели.

Я волхв, ты волк, мы где-то рядом

В текучем словаре земли.



Держась бок о бок, как слепые,

Руководимые судьбой,

В бессмертном словаре России

Мы оба смертники с тобой.



У русской песни есть обычай

По капле брать у крови в долг

И стать твоей ночной добычей.

На то и волхв, на то и волк.



Снег, как на бойне, пахнет сладко,

И ни звезды над степью нет.

Да и тебе, старик, свинчаткой

Еще перешибут хребет.







* * *



Мы шли босые, злые,

И, как под снег ракита,

Ложилась мать Россия

Под конские копыта.



Стояли мы у стенки,

Где холодом тянуло,

Выкатывая зенки,

Смотрели прямо в дуло.



Кто знает щучье слово,

Чтоб из земли солдата

Не подымали снова,

Убитого когда-то?







* * *



Над черно-сизой ямою

И жухлым снегом в яме

Заплакала душа моя

Прощальными слезами.



Со скрежетом подъемные

Ворочаются краны

И сыплют шлак в огромные

Расхристанные раны,



Губастые бульдозеры,

Дрожа по-человечьи,

Асфальтовое озеро

Гребут себе под плечи.



Безбровая, безбольная,

Еще в родильной глине,

Встает прямоугольная

Бетонная богиня.



Здесь будет сад с эстрадами

Для скрипок и кларнетов,

Цветной бассейн с наядами

И музы для поэтов.



А ты, душа-чердачница,

О чем затосковала?

Тебе ли, неудачница,

Твоей удачи мало?



Прощай, житье московское,

Где ты любить училась,

Петровско-Разумовское,

Прощайте, ваша милость!



Истцы, купцы, повытчики,

И что в вас было б толку,

Когда б не снег на ситчике,

Накинутом на челку.



Эх, маков цвет, мещанское

Житьишко за заставой!

Я по линейке странствую,

И правый и неправый.







ПЕРЕД ЛИСТОПАДОМ



Все разошлись. На прощанье осталась

Оторопь жёлтой листвы за окном,

Вот и осталась мне самая малость

Шороха осени в доме моём.



Выпало лето холодной иголкой

Из онемелой руки тишины

И запропало в потёмках за полкой,

За штукатуркой мышиной стены.



Если считаться начнём, я не вправе

Даже на этот пожар за окном.

Верно, ещё рассыпается гравий

Под осторожным её каблуком.



Там, в заоконном тревожном покое,

Вне моего бытия и жилья,

В жёлтом, и синем, и красном - на что ей

Память моя? Что ей память моя?







* * *



Позднее наследство,

Призрак, звук пустой,

Ложный слепок детства,

Бедный город мой.



Тяготит мне плечи

Бремя стольких лет.

Смысла в этой встрече

На поверку нет.



Здесь теперь другое

Небо за окном -

Дымно-голубое,

С белым голубком.



Резко, слишком резко,

Издали видна,

Рдеет занавеска

В прорези окна,



И, не уставая,

Смотрит мне вослед

Маска восковая

Стародавних лет.







ПОЭТ



Жил на свете рыцарь бедный…

А.С. Пушкин



Эту книгу мне когда-то

В коридоре Госиздата

Подарил один поэт;

Книга порвана, измята,

И в живых поэта нет.



Говорили, что в обличьи

У поэта нечто птичье

И египетское есть;

Было нищее величье

И задерганная честь.



Как боялся он пространства

Коридоров! постоянства

Кредиторов! Он как дар

В диком приступе жеманства

Принимал свой гонорар.



Так елозит по экрану

С реверансами, как спьяну,

Старый клоун в котелке

И, как трезвый, прячет рану

Под жилеткой на пике.



Оперенный рифмой парной,

Кончен подвиг календарный,-

Добрый путь тебе, прощай!

Здравствуй, праздник гонорарный,

Черный белый каравай!



Гнутым словом забавлялся,

Птичьим клювом улыбался,

Встречных с лету брал в зажим,

Одиночества боялся

И стихи читал чужим.



Так и надо жить поэту.

Я и сам сную по свету,

Одиночества боюсь,

В сотый раз за книгу эту

В одиночестве берусь.



Там в стихах пейзажей мало,

Только бестолочь вокзала

И театра кутерьма,

Только люди как попало,

Рынок, очередь, тюрьма.



Жизнь, должно быть, наболтала,

Наплела судьба сама.







СНЕЖНАЯ НОЧЬ В ВЕНЕ



Ты безумна, Изора, безумна и зла,

Ты кому подарила свой перстень с отравой

И за дверью трактирной тихонько ждала:

Моцарт, пей, не тужи, смерть в союзе со славой.



Ах, Изора, глаза у тебя хороши

И черней твоей черной и горькой души.

Смерть позорна, как страсть. Подожди, уже скоро,

Ничего, он сейчас задохнется, Изора.



Так лети же, снегов не касаясь стопой:

Есть кому еще уши залить глухотой

И глаза слепотой, есть еще голодуха,

Госпитальный фонарь и сиделка-старуха.







* * *



Соберемся понемногу,

Поцелуем мертвый лоб,

Вместе выйдем на дорогу,

Понесем сосновый гроб.



Есть обычай: вдоль заборов

И затворов на пути

Без кадил, молитв и хоров

Гроб по улицам нести.



Я креста тебе не ставлю,

Древних песен не пою,

Не прославлю, не ославлю

Душу бедную твою.



Для чего мне теплить свечи,

Петь у гроба твоего?

Ты не слышишь нашей речи

И не помнишь ничего.



Только слышишь - легче дыма

И безмолвней трав земных

В холоде земли родимой

Тяжесть нежных век своих.







СТАНЬ САМИМ СОБОЙ



Werde der du bist.

Гёте



Когда тебе придется туго,

Найдешь и сто рублей и друга.

Себя найти куда трудней,

Чем друга или сто рублей.



Ты вывернешься наизнанку,

Себя обшаришь спозаранку,

В одно смешаешь явь и сны,

Увидишь мир со стороны.



И все и всех найдешь в порядке.

А ты - как ряженый на святки -

Играешь в прятки сам с собой,

С твоим искусством и судьбой.



В чужом костюме ходит Гамлет

И кое-что про что-то мямлит,-

Он хочет Моиси играть,

А не врагов отца карать.



Из миллиона вероятий

Тебе одно придется кстати,

Но не дается, как назло

Твое заветное число.



Загородил полнеба гений,

Не по тебе его ступени,

Но даже под его стопой

Ты должен стать самим собой.



Найдешь и у пророка слово,

Но слово лучше у немого,

И ярче краска у слепца,

Когда отыскан угол зренья

И ты при вспышки озаренья

Собой угадан до конца.







* * *



Стол накрыт на шестерых -

Розы да хрусталь…

А среди гостей моих -

Горе да печаль.



И со мною мой отец,

И со мною брат.

Час проходит. Наконец

У дверей стучат.



Как двенадцать лет назад,

Холодна рука,

И немодные шумят

Синие шелка.



И вино поет из тьмы,

И звенит стекло:

"Как тебя любили мы,

Сколько лет прошло".



Улыбнется мне отец,

Брат нальет вина,

Даст мне руку без колец,

Скажет мне она:



"Каблучки мои в пыли,

Выцвела коса,

И звучат из-под земли

Наши голоса".







УТРО В ВЕНЕ



Где ветер бросает ножи

В стекло министерств и музеев,

С насмешливым свистом стрижи

Стригут комаров-ротозеев.



Оттуда на город забот,

Работ и вечерней зевоты,

На роботов Моцарт ведет

Свои насекомые ноты.



Живи, дорогая свирель!

Под праздник мы пол натирали,

И в окна посыпался хмель -

На каждого по сто спиралей.



И если уж смысла искать

В таком суматошном концерте,

То молодость, правду сказать,

Под старость опаснее смерти.







ЧЕТВЕРТАЯ ПАЛАТА



Девочке в сером халате,

Аньке из детского дома,

В женской четвертой палате

Каждая малость знакома -



Кружка и запах лекарства,

Няньки дежурной указки

И тридевятое царство -

Пятна и трещины в краске.



Будто синица из клетки,

Глянет из-под одеяла:

Не просыпались соседки,

Утро еще не настало?



Востренький нос, восковые

Пальцы, льняная косица.

Мимо проходят живые.

- Что тебе, Анька?

- Не спится.



Ангел больничный за шторой

Светит одеждой туманной.

- Я за больной.

- За которой?

- Я за детдомовской Анной.







ЭВРИДИКА



У человека тело

Одно, как одиночка,

Душе осточертела

Сплошная оболочка

С ушами и глазами

Величиной в пятак

И кожей - шрам на шраме,

Надетой на костяк.



Летит сквозь роговицу

В небесную криницу,

На ледяную спицу,

На птичью колесницу

И слышит сквозь решетку

Живой тюрьмы своей

Лесов и нив трещотку,

Трубу семи морей.



Душе грешно без тела,

Как телу без сорочки,-

Ни помысла, ни дела,

Ни замысла, ни строчки.

Загадка без разгадки:

Кто возвратится вспять,

Сплясав на той площадке,

Где некому плясать?



И снится мне другая

Душа, в другой одежде:

Горит, перебегая

От робости к надежде,

Огнем, как спирт, без тени

Уходит по земле,

На память гроздь сирени

Оставив на столе.



Дитя, беги, не сетуй

Над Эвридикой бедной

И палочкой по свету

Гони свой обруч медный,

Пока хоть в четверть слуха

В ответ на каждый шаг

И весело и сухо

Земля шумит в ушах.

/poem/106036/